- О, да вы молодой, - разочарованно протянул вошедший.
- Это плохо?
- Я о другом: думал, были вместе с моим отцом, раз пишете о нем, могли бы что-то рассказать. Я Угрюмов, Анатолий, сын шофера Селиверста Угрюмова, того самого "врага народа" и "члена польско-фашистской группировки", который якобы специально подстроил аварию машины с сиблонцами (заключенными Сибирского лагеря особого назначения НКВД, строившими Чуйский тракт - В.С.). Из вашего очерка "Ослепление".
- Нет, Селиверста Антоновича я знаю лишь как "фигуранта следственного дела".

Высокий, косая сажень в плечах, Анатолий устало сел к столу. Достал фотографию, где он, четырехлетний пацаненок, с отцом и матерью. Селиверст и Татьяна Угрюмовы, по-сибирски крепкие, красивые красотой здоровой молодости, смотрят открыто, даже с некоторым вызовом: "Да, мы знаем себе цену. Сами нашли друг друга, сами выбрали судьбу: создали семью, у нас дом, любимая работа, не зависим ни от кого: Кто может помешать нам в этой жизни!"

Родились и росли они в деревне Карагайке Старобардинского (нынче Красногорского) района. Знали друг друга с детства - односельчане. Но вот пришла известная пора, и почувствовал Селиверст, что не жизнь ему без этой большеглазой. Сватов бы заслать, да не из той она семьи, которая сватов его примет. Бедно жили Угрюмовы, а парней полна изба. Взял он тогда, "варнак такой-сякой", невесту "угоном": ночью по уговору вышла тихонько девушка с узелком: и - прощай богатый родительский дом!

Бийск в их семье появился тоже не случайно. Прежде всего укрыться от сердитой родни, прожить там проще. Помимо Татьяны, была у Селиверста еще одна страсть - автомобиль! Сидеть за его рулем в кожаных галифе, кожаных же куртке и фуражке, управлять этим чудом: не думать об этом парню - выше сил. Родная деревня дать этого, конечно, не могла, автомобили имелись пока лишь в городе.

Бийск встретил молодоженов не пряниками. Пришлось главе новой семьи начинать с "Механлита", с литейки. Но мечты своей не забывал, и как только объявила набор Бийская автошкола - поступил. За плечами было всего три класса сельской школы, однако это уже давало право писать в соответствующей графе: "грамотный". Да и немного было тогда парней, учившихся больше Селиверста. Нехватку образования он восполнял природной смекалкой, мужицкой напористостью, усидчивостью: Словом, кончил в числе лучших.

Работать, естественно, направился в ЧВТ, как коротко звалась в народе новая организация "Чуйский военизированный тракт НКВД". Анатолий помнит (родился в 1932 году) отца во всем кожаном, с автоочками на фуражке, в хрустящих перчатках, раструбами идущих к локтям.

Поначалу ему дали "фордик", потом АМО-3, под конец - знаменитый ЗИС-5. Машины хорошие, да вот с грузом не повезло: возил шофер Угрюмов заключенных. Разведанная и размеченная писателем В. Шишковым магистраль строилась трудом невольников, как египетские пирамиды. А эти современные рабы, попросту "зэка", "зэки", узники СибЛОНа, жили в "лагпунктах" от Бийска до Ташанты.

В дорожно-строительном управлении © 10, входившем некогда в симбиоз "ЧВТ", я нашел и "простыни" чертежей, подписанных автором "Угрюм-реки", и снимки оборванных "врагов народа" обоего пола, и фамилию шофера Угрюмова в нескольких приказах.

Небогатым зятем считался в Карагайке Селиверст, а тут, в Бийске, его ценили. Дали "жактовскую" квартиру на Гоголевской (дом тот цел по сей день), одевались с женой - куда там деревенским! Вот только груз: Да и времена наступили такие - подумать страшно: день прожил - судьбе спасибо. Однажды вернулся из поездки сам не свой: "Ну, Татьяна, готовь сухари". Шел январь 1938 года.

В этот раз живой груз везли на двух машинах: он, Угрюмов, и стажер (не имевший водительских прав) Леонид Ненахов. Его и пустили первым. Беда случилась за Чибитом, в местечке Керкоч, на крутом обледенелом повороте.

Повернув за скалу, Селиверст вдруг не увидел напарника. Что такое?! Но проехав метров сто, понял, в чем дело, - следы вели к обрывистому берегу Чуи:

Картина жуткая: месиво из тел и обломков машины. Обрыв-то высоченный. Кое-как по веревкам спустились вниз и обнаружили признаки жизни лишь у двоих: инженера Микрюкова и водителя. Завернули их в брезент, подняли теми же веревками наверх и - скорей назад, в Иню.

Потом все это четко зафиксирует фольклор Чуйского тракта. Но, в отличие от истории с Колькой Снегиревым, тут все правда.

Ехать тихо парнишка не хочет,
И мотор свою песню запел.
На крутых поворотах Керкоча
Он с обрыва на камни слетел.

. . . . . . . . . . . . . . .

И дорогой вдоль Чуйской стремнины,
Позабывши опасность и страх,
До Ини их везли на машине,
А потом понесли на руках.
Инженера и Леньку-стажера
Положили в приемный покой.

- Что могло случиться? - в который раз спрашивал вслух Селиверст. - Тормоза отказали? Замешкался? Газанул не вовремя?

Стажер перед рейсом жаловался на неисправности, но слушать его не стали. А тут еще выпили они накануне вечером для "согрева" - промерзли до костей за день (а каково тем, в кузове!).

Теперь-то виноватых найдут.

И как в воду глядел. Нашли, да каких - все городское и районное руководство, специалисты и рабочие их автобазы. Кому-то в управлении НКВД Запсибкрая (или выше?) нужно было отчитаться за ликвидацию "разветвленной повстанческой группировки в Бийске". Угрюмов давно уже был на примете, искали повод.

Его арестовали в ночь на 11 февраля 1938 года. Трое. Посадили в сани-кошелку - и ни весточки родным пятьдесят один год! Перед арестом провели обыск, естественно, ничего не найдя.

Мать разбудила Анатолия проститься с отцом. До сих пор ощущает он на щеках колючую отцовскую щетину и прохладный, пахнущий крепкой махоркой ветерок отцовского дыхания за ухом. Помнит, как заплакал, тогда "тятька" порылся в карманах телогрейки и достал две автомобильных лампочки: "Вот поиграй, сынок":

Анатолий

Как ни мал был Толька, а не забыть наступившего за арестом дня. Едва живую от горя мать подняли с постели грозные "начальники": "Освободить казенную квартиру!" Перебрались в хибарку к деду, вслед за сыном покинувшему Карагайку.

В мае родилась сестренка Елена.

До сих пор в нем живо то первое чувство несправедливости. Как, его тятька, лучший в мире человек, повелитель чудесной машины - "враг народа"? "Вредитель и шпион"? Неправда!

По осторожным разговорам взрослых понял, что не один он так осиротел, что "бывают ошибки". И как только научился уверенно писать, класса со второго, слал письмо за письмом в Москву герою Ворошилову, дедушке Калинину. Адреса давали ребята постарше, взрослые - в Заречье тогда многие писали подобные письма в Москву. Правда, как и он, безответно. Теперь-то известно, почему молчал "Всесоюзный староста", бессильный помочь даже собственной жене.

Учился Толя в седьмой школе (нынешний Дом пионеров © 2), и уж здесь-то ему не давали забывать его "социальную сущность". Такое не забывается.

Принимали их класс в октябрята. Заранее родители одели ребятишек во все чистое, глаженое. Пришли пионеры, на торжественной линейке стали пришивать малышне красные суконные звездочки. Пришивали и Толе, как вдруг пионервожатая всполошилась:
- Ты кому звезду красную пришиваешь? Он же сын врага народа!

О том же самом кричала соседскому парнишке мать (из "образованных"): "Нельзя играть с такими, он:". И далее известное.

О вступлении в пионеры, комсомол он после этого и не заикался. А когда уже на срочной службе замполит летнего полка предложил "подумать о партии", у отличника боевой подготовки воздушного стрелка Угрюмова вырвалось:
- Я же сын врага народа.
- Сын за отца не отвечает: Но уж благодарственное письмо на родину напишем.

И сдержал слово. Как радовалась мать, одна растившая все это время детей, подрабатывавшая в тяжелые военные годы шитьем обмундирования для фронта. Шила ночами - днем была основная работа.

Трое дядей, братьев отца, Иван, Родион и Клим погибли на фронте. Дядя Родион даже звания Героя Советского Союза удостоен был, посмертно. А разве отец не смог бы так воевать?! Смог бы. Только вопреки такой вере жила какая-то мыслишка: нет, даже чувство какое-то, не о большой вине, но все-таки: ведь "у нас ни за что не сажают", уверяли вокруг.

Ответ Угрюмовым дал ХХ съезд партии: и потоком приоткрывших тайну "вершителей наших судеб" материалов, и короткой справкой, "данной Угрюмовой Татьяне Яковлевне 26 мая 1958 года в том, что Угрюмов Селиверст Антонович по настоящему делу полностью реабилитирован посмертно".

И вот сейчас еще одна весточка, из газеты. Прочитал Анатолий очерк - и сразу вспомнились отрывки из песни, которую иногда напевала мать:

Ехал Ленька, хоть был он стажером,
И от счастья про все позабыл.
Шла машина, гружена СибЛАГом,
Он о камни ее всю разбил.

Вот ведь запомнил народ тот случай, даже песню сочинил, и жила она вопреки всем запретам. Может, и отца кто-то запомнил. Из тех, что разделили его судьбу. И жив тот человек, и рассказал бы, как жилось Угрюмову-старшему в последние дни, а главное, где похоронен.

Живой - надеется.